«Лествица» преподобного Иоанна Синайского и творчество Н.В. Гоголя

Начиная с 33-летнего возраста Н.В.Гоголь принимается за систематическое изучение святоотеческой литературы, делает выписки из творений отцов Церкви и современных ему духовных писателей.

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь писал, что слово есть «высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю… в те поры, когда не пришла еще в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желаньем добра можно произвести зло» [1, VIII, с. 231]. Посредством слова писатель стремился «воскресить» человечество, «возродить» души, истлевающие в суете земной и смеющиеся над его непутевыми героями. Параллельно в душе творца шла титаническая работа над собой, ведь исправить общество можно только при условии внутренней борьбы и собственного совершенствования, которого достигал писатель путем изучения Библии, христианской литературы, творений святых отцов. Именно из этих источников он черпал жизненную мудрость и для себя, и для своих произведений, озаряясь вдохновением с Неба. В «Авторской исповеди» Гоголь сознается: «Я оставил на время все современное, я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. Всё, где только выражалось познанье людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе человека…» [IX, с. 443].

Одним из духовных пастырей для Николая Гоголя был преподобный Иоанн Синайский (Лествичник) – византийский христианский философ, писатель VI–VII вв., игумен монастыря Неопалимой Купины (нынче – монастырь вмц. Екатерины), известный как автор «Лествицы райской», где показан путь восхождения человека к Богу по лестнице добродетелей, состоящей из 30 ступеней духовного совершенства.

В православной литературе общеславянское слово «лѣствица» («лестница») символизирует образ духовного роста. Его источник – Священное Писание, Бытие, описание видения патриарха Иакова: «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней» [Быт. 28:12].

По мнению В. Воропаева, знакомство Гоголя с этой книгой произошло до 20-х годов, когда писатель делал выписки из «Лествицы, возводящей на небо» прп. Иоанна Синайского (М., 1785 или другое издание перевода Д. М. Ульянинского) [2, с. 828–829], В. Гуминский полагает, что серьезное увлечение писателя этим образцом назидательной литературы приходится на конец 1830-х – начало 1840-х гг. Иван Ерофеев, исследуя архивные материалы Музея Слободской Украины, в 1926 г. сообщил о неизвестной в то время рукописи Гоголя «Из книги: Лествица, возводящая на небо» на 92 страницах, которая хранилась среди бумаг Н. Грибановского, приближенного к родственникам писателя. Исследователь справедливо утверждал, что «выборки, сделанные Гоголем, типичны в своих темах для настроений времен его “Переписки с друзьями”: “О подвизании, об уклонении от мира, о послушании, о покаянии, о гневе, о безгневии, о кротости” и т. п. Тут зародыши того наставничества, какое взял на себя Гоголь относительно других, или во II части “Мертвых душ”…» [3, с. 175].

С раннего детства образ лестницы сопровождал писателя и имел символический характер. «Когда Гоголь был маленьким, бабушка Татьяна Семеновна рассказывала ему о лестнице: ее спускали с неба ангелы, подавая руку душе умершего. Если на небе было семь мерок, то на седьмое небо поднималась душа, если меньше – значит, ниже предстояло ей обитать. Седьмое небо – небо рая – было высоко», – пишет Игорь Золотусский [4, c. 100].

Вся жизнь Николая Гоголя также является своеобразной лестницей к Богу, «завоеванием силою в душу… добрых качеств», о чем свидетельствуют и предсмертные слова писателя: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!» [5, c. 862]. Доктор Тарасенков, под наблюдением которого находился Гоголь в последние дни жизни, отмечал: «Взяв себе в образец и наставление Иоанна Лествичника, любимую его книгу, он старался достигать высших ступеней…» [5, c. 865].

Образ лестницы неоднократно встречается в эпистолярии писателя. Например, к матери от 24 июля 1829 г. Гоголь откровенничал: «Теперь собираясь с силами писать к вам, не могу понять, отчего перо дрожит в руке моей, мысли тучами налегают одна на другую, не давая одна другой места, и непонятная сила нудит и вместе отталкивает их излиться пред вами и высказать всю глубину истерзанной души. Я чувствую налегшую на меня справедливым наказанием тяжкую десницу Всемогущего; но как ужасно это наказание! Безумный! Я хотел было противиться этим вечно-неумолкаемым желаниям души, которые один Бог вдвинул в меня, претворил меня в жажду ненасытимую бездейственною рассеянностью света. Он указал мне путь в землю чуждую, чтобы там воспитал свои страсти в тишине, в уединении, в шуме вечного труда и деятельности, чтобы я сам по скользким ступеням поднялся на высшую, откуда бы был в состоянии рассеевать благо и работать на пользу мира. И я осмелился откинуть эти божественные помыслы и пресмыкаться в столице здешней между сими служащими, издерживающими жизнь так бесплодно. Пресмыкаться другое дело там, где каждая минута жизни не утрачивается даром, где каждая минута – богатый запас опытов и знаний. Но изжить там век, где не представляется совершенно впереди ничего, где все лета, проведенные в ничтожных занятьях, будут тяжким упреком звучать душе. – Это убивственно!» [X, с. 145–146]. В 1842 г. автор «Мертвых душ» сознавался В. Жуковскому: «…живет в душе моей глубокая, неотразимая вера, что небесная сила поможет взойти мне на ту лестницу, которая предстоит мне, хотя я стою еще на нижайших и первых ее ступенях. Много труда и пути и душевного воспитанья впереди еще!» [XII, с. 69], а через год он предвидел свою длинную дорогу совершенствования: «Долгое воспитанье еще предстоит мне, великая, трудная лестница» [XII, с. 156]).

Примечательно, что впервые этот образ появляется в «Майской ночи»: «– Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед Светлым праздником. – Нет, Галю, у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед Светлым Воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав от земли и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле» [I, с. 155–156].

Прототип Акакакия Акакиевича из «Шинели», по мнению Дриссен, Зеемана, Чинции де Лотто [6], – Акакий Савваит, о котором мы узнаем из «Лествицы» в разделе «О Преподобном Акакии».

Не случайно акмеологической точкой развития образа лестницы является заключительная статья «Выбранных мест» «Светлое Воскресение», в которой Гоголь призывает хотя бы в этот день ощутить «небесное лобзание», по гордости утраченное нынешним человеком, провести праздник «не в обычаях девятнадцатого века, но в обычаях вечного века, в один бы день только обнять и обхватить человека, как виноватый друг обнимает великодушного, все ему простившего друга… хотя бы только насильно заставить себя это сделать, ухватиться бы за этот день, как утопающий хватается за доску! Бог весть, может быть, за одно это желанье уже готова сброситься с небес нам лестница и протянуться рука, помогающая возлететь по ней» [VIII, с. 416].

Написание «Мертвых душ» писатель также связывает с духовным ростом, самосовершенствованием: «Сочиненья мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого…» [XII, с. 222]; «Я иду вперед – идет и сочинение, я остановился – не идет и сочинение» [XII, с. 332].

В «Мертвых душах» образ лестницы встречается 13 раз в первом томе и один раз во втором: «В самых дверях на лестницу – навстречу Муразов. Луч надежды вдруг скользнул. В один миг с силой неестественной вырвался он из рук обоих жандармов и бросился в ноги изумленному старику <…> Еще день такой, день такой грусти, и не было бы Чичикова вовсе на свете. Но и над Чичиковым не дремствовала чья-то всеспасающая рука. Час спустя двери тюрьмы растворились – взошел старик Муразов» [VII, с. 109]. Муразов видит Чичикова именно на лестнице (сравним: «Павел, стоя на лестнице, дал знак рукою народу» [Деян. 21:40]), ведь образ лестницы трактуется в Библии как сочетание «неба и земли» – духовного и земного. Символично также посещение Чичикова Муразовым в тюрьме (сравним с «Лествицей»: «Слышал я… о чудном некотором и необычайном состоянии и смирении осужденников, заключенных в особенной обители, называемой Темницею… Потому, находясь еще в обители сего преподобного, я просил его, чтобы он позволил мне посетить это место…» [7, с. 116–117]). 

Объектом внимания читателя в творчестве Гоголя, и во втором томе в частности, может быть не только образ лестницы, но и переклички путей возрождения героев, которые по своей природе вполне повторяют «скрижали» Иоанна Лествичника. И это тоже не случайно, ведь цель обоих мастеров слова была одинаковой – совершенствовать человеческую душу, обратить ее к Богу.

В гоголеведении распространена мысль об аналогии между поэмой «Мертвые души» и «Божественной комедией» Данте. Вторую часть поэмы исследователи обычно сравнивают с «Чистилищем». Так, американский ученый М. Шапиро ассоциирует грехи героев второго тома «Мертвых душ» с грехами дантовских героев, то есть семью смертными грехами: гордыней, завистью, гневом, моральной ленью, сребролюбием, обжорством, сладострастием [8, с. 48].

Указанные грехи в той или иной мере действительно присущи «насельникам» поэмы, ведь в целом Тентетникова и Бетрищева переполняют гордыня, зависть; в разговоре Улиньки с генералом и в образе Костанжогло раскрывается природа гнева; Тентетников, Платонов и Хлобуев – морально ленивы; обжорством страдает Петух; сладострастие и сребролюбие движет Чичиковым и т. д. Герои Гоголя, как и дантовские, проходя своеобразное очищение, должны избавиться от этих недостатков. «Ступени» духовной жизни Иоанна Лествичника, как известно, предусматривают освобождение от указанных грехов (сравним: «Слово 8. О безгневии и кротости», «Слово 13. Об унынии и лености», «Слово 16. О сребролюбии» и др.).

Прп.Иоанн Лествичник в своей книге дает правила-наставления для внутреннего совершенствования человека. Тридцать «слов» формируют своеобразную лестницу, восхождение по которой открывает новую сущность духовной жизни: первые 23 «ступени» посвящены грехам, остальные 7 – добродетелям. «Лествица» двухчастна: одни слова-правила предназначены для монашеского образа жизни (например, «Слово 1. Об отречении от жития мирского», «Слово 3. О странничестве, то есть уклонении от мира» и др.), вторая часть обращена к тем, кто стремится к духовному обновлению. Именно эти «рецепты» заимствует писатель для создания характеров второго тома «Мертвых душ».

В 11-й главе первой части поэмы Гоголь, описывая формирование характера Чичикова, отмечал: «Но есть страсти, которых избранье не от человека. Уже родились они с ним в минуту рождения его в свет, и не дано ему сил отклониться от них» [VI, c. 242]. Известно, что в библиотеке Оптиной пустыни хранился экземпляр первого издания «Мертвых душ» с примечаниями Гоголя, принадлежащий графу А. Толстому. На полях 11-й главы напротив этого места автор записал: «Это я писал в “прелести”, это вздор, прирожденные страсти – зло, и все усилия разумной воли человека должны быть устремлены для искоренения их. Только дымное надмение человеческой гордости могло внушить мне мысль о высоком значении прирожденных страстей – теперь, когда стал я умнее, глубоко сожалею о “гнилых словах”, здесь написанных. Мне чуялось, когда я печатал эту главу, что я путаюсь, вопрос о значении прирожденных страстей много и долго занимал меня и тормозил продолжение “Мертвых душ”. Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведца и прозорливого инока. Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание души встречаем у подвижников-отшельников. То, что говорят о душе запутавшиеся в хитросплетенной немецкой диалектике молодые люди, – не более как призрачный обман. Человеку, сидящему по уши в житейской тине, не дано понимания природы души» [9, c. 303].

Наталья Сквира

Литература:

1. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Ссылки на это издание приводим в тексте, указывая том римскими и страницы арабскими цифрами.
   2. Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 9 томах. М.: Русская книга, 1994. Т. 8. 864 с.
   3. Єрофіїв Іван. Новий рукопис Гоголя // Червоний шлях. № 2. Х., 1926. С. 175–176.
   4. Золотусский И. Гоголь. М.: Молодая гвардия, 1984. С. 100. 527 с.
   5. Шeнрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. М.: Типографія Г. Лисснеръ и А. Гешель, 1897. Т. 4. 978 с.
   6. См. о знакомстве Гоголя с историей св. Акакия и ассоциации Акакия Акакиевича с Акакием Синайским: Driessen F. С. Gogol’ als novellist.  Baarn, 1955. Blz. 186; Seemann К. D. Eine Heiligelegende als Vorbild von Gogol’s «Mantel» // Zeitschrift für slavische Philologie. 1966. Bd. 33. H. 1. S. 9; Шкловский В. Энергия заблуждения. М.: Сов. писатель, 1981. С. 314; Макогоненко Г. П. Гоголь и Пушкин. Л.: Сов. писатель, 1985. С. 316–319; Смирнова Е. А. Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души». Л.: Наука, 1987. С. 143–144; Ч де Лотто. Лествица «Шинели» // Вопросы философии. 1993. № 8.  C. 58–83.
   7. Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица, возводящая на небо. 8-е изд. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2013. 592 с.
   8. Shapiro M. Gogol and Dante // Modern Language Studies. 1987. Vol. 17. № 2. P. 37–54.
   9. Матвеев П. Гоголь в Оптиной Пустыни // Русская Старина. 1903. № 2. С. 303.
   10. Хьетсо Гейр. Гоголь-проповедник: новые материалы // Н. В. Гоголь. Материалы и исследования. М.: Наследие, 1995. С. 11–21.
   11. Буслаев Ф. И. Комик Щепкин о Гоголе // «Записки актера Щепкина»: Приложение. Документы. Из критики, переписки, воспоминаний. Рассказы в записи и обработке современников / Изд. подгот.: Панфиловой Н. Н. и Фельдманом О. М. М.: Искусство, 1988. 382 с.

По материалам сайта pravlife.org